Москва, Рижский вокзал



— А не откушать ли нам шампанского Екатеринбургского винкомбината, — сказал Стас, когда двери закрылись, и электричка "Москва — Волоколамск" пришла в движение. — Аспирант один вчера привез. Ящик... Я тут захватил нам с тобой для пробы.

— Весь ящик? — удивился Вовка.

— Не весь, разумеется. Несколько экземпляров. Зацени! — у Стаса, как у индийского факира, появилась в руке большая зеленая бутылка, даже чуть запотевшая от холода.

— Вау! Бис!! — восхитился Вовка.

В другой руке у Стаса появились большие пластиковые стаканы, в какие наливают бочковое пиво в дешевых забегаловках.

— Ну, ты даешь, Стас! Ты это серьезно? Вот так сразу? Прямо здесь?

— А чего тянуть? Стрессы прошедшей недели требуют хоть какого-то минимального выхода...

— Да? Минимального выхода? Это в таких-то количествах? — Вовка подозрительно покосился на большой кожаный рюкзак Стаса, под завязку набитый чем-то имеющим подозрительно округлые формы.

— Подумаешь... — Стас слегка замялся. — Запас карман не тянет. А шампанское — лучший антидепрессант, да будет тебе известно!

— Ох, темнишь ты что-то... недоговариваешь... Сколько там у тебя? — спросил было Вовка, но тут прогремел выстрел, заставив редких пассажиров в полупустом вагоне от неожиданности подскочить на месте. Пластиковая пробка ударила в потолок, срикошетила от стены и волчком закрутилась в проходе.

— Ну, с поехалом! — провозгласил Стас.



Дмитровская



— Стас, ну ты барыга! — с укоризненным восторгом воскликнул Вовка, быстро подставляя к горлышку бутылки стакан.

— А что, немного шампанского нам не повредит. Крепче все равно ничего не будет. Я не ханжа и отнюдь не собираюсь повторять подвиг Модеста Петровича.

— Мусоргского? — уточнил Вовка.

— Его самого... В плане выпить-закусить он был мужчиной справным. Но, дописав до середины "Хованщину", выпил в очередной последний раз и решил безотлагательно завязать.

— Успешно? — Вовка не скрывал улыбки.

— Сомневаюсь. Дописывал уже Римский-Корсаков.

— Да, Стас... Чувствую, в истории музыки ты поднаторел.

— Я вообще талантливый, — согласился Стас.

— И скромностью не страдаешь. Ну, за твои многочисленные таланты!



Гражданская



— За мальчишек я беспокоюсь, — сказал Стас, глядя в окно.

— Я тоже, — ответил Вовка. — Даже не знаю, что и придумать. Как они тут без нас? Надо тебе было и их в эту командировку записать.

— Ну, во-первых, скажи спасибо, что я туда записал тебя. Во-вторых, работать в их присутствии мы там однозначно не сможем — сам прикинь...

— Между прочим, один из них мог бы помочь нам с переводами.

— У нас для этого будет русскоязычный Сарачено и наш с тобой английский.

— Ах, да... Ну, за нас, полиглотов!



Красный Балтиец



За окном наблюдалась густая рельсовая развязка локомотивного депо "Подмосковное".

— Гляди, Стас, семафорик с синим огоньком.

— Вижу. Вот ты мне скажи — на железной дороге семафоры или светофоры?

— Не знаю, — растерялся Вовка. — Как-то не задумывался. Семафоры, наверное...

— А я где-то читал, что семафоры — это такие поднимающиеся и опускающиеся штуковины вроде шлагбаумов. Только маленькие. А светофоры — те, что светятся.

— Может быть. Да какая разница. Я как-то привык, что если на железной дороге, значит — семафор. Пусть так и будет. Знаешь... я когда вижу синие огни у рельсов, всегда им мысленно подмигиваю, — неожиданно для себя признался Вовка, глядя в окно.

— А зачем?

— Не знаю... — Вовка слега смутился. — Мне кажется, они приносят мне удачу.

Стас улыбнулся. Это была добрая и понимающая улыбка. В такие моменты он очень ценил доверие своего лучшего друга.

— Родные места, — протянул Вовка, посмотрев в окно.

— Ну, тогда за малую родину! — поднял свой стакан Стас. С глухим пластиковым звуком бокалы соприкоснулись.



Ленинградская



— Ладно, Стасич, рассказывай, что ты нарыл в спецхране. Я же вижу, тебя просто распирает.

— Пораспирает-пораспирает и перестанет. Похоже, это тебе не терпится узнать.

— Конечно, не терпится — зазвал меня в какую-то мухо... глухомань, ничего толком не объяснил, а теперь ломается.

Стас нахмурился.

— Я тебе не девка, чтобы ломаться...

— Эй, не вздумай обидеться!

— Ладно... давай лучше выпьем.



Покровское-Стрешнево



— Погляди, вокзальчик напоминает маленькую мечеть с минаретом. Вон полумесяц даже на шпиле.

— И правда! Разве здесь жили мусульмане? Ты, Вовка, как абориген, должен знать.

— Да нет. Просто стилизация под восточный колорит. А религия в здешних местах всегда была православная! Это я тебе говорю уже не как абориген, а как историк... Тут всегда было много церквей и монастырей. Вон посмотри, на другой стороне реки церквушки виднеются. Да не туда смотришь. Вон там!

— Погоди-погоди. Мне это место смутно знакомо...

Поезд шел по тонкому мосту над шлюзом.

— Что, опять дежа вю? — съязвил Вовка.

— Вот! Балкончик! Он был на фотографии с мальчишками. Они сидели на нем и болтали ногами.

— Что, прямо на фотографии болтали?

— Вовка! Не умеешь говорить гадости — лучше не берись.

— Я научусь, Стасик, я тебе обещаю. Годам к сорока...

— Я не доживу.

— Я тебе не доживу!

— А ты как думал? — Стас принялся загибать пальцы. — Виральдини умер. Бетховен умер. Мусоргский... ну, сам знаешь. А я, значит, буду вечно живой? Как Лукич, да?

— Ну, раз так... давай за твое здоровье и долголетие!



Тушинская



— Кстати, о монастыре близ села Манихино... мы как раз туда едем.

— Женский! — оживился Вовка.

— Вовочка... шуточка-то заезженная. Собственно, никакого монастыря и нет давно.

— Жаль...

— Его большевики еще в двадцатые годы с землей сровняли.

— Ну, это дело известное...

— Хорош перебивать! В восемнадцатом веке в этом монастыре жил Старец Антоний. Помнишь записку, что выпала из твоего клавира? Похоже, Харченко тоже копал в этом направлении...

— Погоди... Какой клавир? Куда копал? — спросил Вовка.

— Да не клавир копал, а Харченко! Я же тебе объясняю...

— Ну, тогда за взаимопонимание, — перебил его Вовка.



Трикотажная



"Станцию "Трикотажная" поезд проследует без остановки", — любезно сообщил громкоговоритель.

— И пес бы с ней, — вежливо ответил ему Стас. — Так вот, об этом Старце было целое исследование некоего Вадима Козко. Он писал его на газетных полях, которые потом скрепил кусочком колючей проволоки.

— Серьезно? — спросил Вовка.

— Да. Его репрессировали в тридцать восьмом. И свой труд он по памяти восстанавливал уже в ГУЛАГе.

— А за что его посадили?

— А за что в то время сажали? Да ни за что... Стуканул кто-то, что, мол, проводит исследования, связанные с религией и неофициальной историей. О Старце Антонии остались свидетельства, что его еще при жизни считали святым. Мало того что он был редким проповедником, так ему еще приписывали всяческие чудеса — например, способность мгновенно перемещаться в пространстве.

— Как это? — не понял Вовка.

— А вот так! Его видели практически одновременно в нескольких местах. Есть документальные свидетельства, по утверждению Козко...

— То есть ты этих свидетельств не видел?

— Так кто ж мне их даст! Почитай, триста лет прошло. Да и архив монастыря не сохранился... А еще этот Старец оставил несколько высказываний, которые до сих пор считаются пророческими. Вот послушай, мне это не дает покоя: "Колесо повернуша и себя в горы у башени падучей переместиша".

— Стас, ты на весь вагон аки протодьякон гудиша! Это все хорошо, но не слишком ли ты отклонился от нашего с тобой дела? Какое это имеет отношение к мальчишкам и Виральдини?

— А вот ты послушай. — Стас открыл блокнот, послюнил пальцы и перелистнул несколько страниц: "...По дошедшим до нас из XVIII века письменным свидетельствам, Старец Антоний имел внешность благообразную и интеллигентную. Он был сед и носил небольшую бороду, также совершенно седую. Никто не знал, откуда он пришел в монастырь и сколько ему лет. Хотя он не казался очень старым — глаза из-под седых бровей глядели темные, глубокие и неожиданно молодые. Нос его был слегка длинноват и имел небольшую горбинку..."

— Жаль, не сохранилось его портрета, — сказал Вовка.

— Скорее всего, никакого портрета и не было. Слушай дальше: "...в архивах монастыря, где я успел поработать еще до пожара в хлебодарных палатах, — пишет Козко, — сохранились ноты некоторых старинных роспевов. По преданию, гармонизация их принадлежит перу Старца Антония. В 1921 году, незадолго до закрытия монастыря, мне довелось услышать некоторые из них на Всенощной в исполнении братского хора. Написаны они в итальянской манере, характерной для екатерининского времени. Но, насколько я мог судить, они значительно выше аналогичных опусов Бортнянского или Веделя. Гармонии были нарочито простыми, но светилось в них что-то, отмеченное знаком гения. Такой знак ни с чем не спутаешь. Я затрудняюсь сказать, что именно — мне, как любителю, трудно судить об этом профессионально".

Глаза Вовки загорелись.

— Ты хочешь сказать, что...

— Погоди, не перебивай. "Было ясно, что Старец Антоний получил хорошее образование. Свободно говорил на нескольких языках, был прекрасным композитором. Судя по всему, музыке учился в Италии. Кроме того, он был замечательным философом и богословом. Неизвестно, что заставило его уйти из мира в духовную обитель. Исчез он из монастыря так же загадочно, как и появился, предварительно приняв Святую Схиму и дав обет молчания. После его исчезновения долго ходили слухи, что он унес с собой какую-то тайну".

— Неужели этот Старец и Виральдини одно лицо? — воскликнул Вовка. — Стас, но ведь этого не может быть!

— Знаешь, эта идея настолько фантастична, если не бредовая, что... вполне может оказаться правдой. По крайней мере, я не нашел ни одного факта, ее опровергающего. Хронологию я проверил — по датам все сходится.

— Паноптикум... — Вовка покачал головой.

— Не, Вов, вот ты мне скажи... Много ли в то время было в России итальянских гениев? Вот скажи!

— А... столько же, сколько в Бразилии Педров — и не сосчитаешь!

— Ну... За дона Педро!



Павшино



— Как ты думаешь, — спросил Вовка, — почему репрессировали этого Козко? Ведь исследование с религией, в общем-то, и не связано.

— Понимаешь... акцент был сделан на проблему Прямого Перехода через Пространство и Время. Его тайной Старец Антоний, судя по всему, владел. А эта проблема во все времена находилась под прицелом спецслужб всех стран. И ВЧК не исключение. Вроде бы никто ничего не воспринимает всерьез, но почему-то все держат руку на пульсе. Вспомни генерала Лопухова: "Бред, научная фантастика..."

— А сам пробивает деньги и отправляет нас в Венецию...

— Ну, за город-герой Венецию!



Красногорская



— Ты мне это брось, Стас, — вдруг сказал Вовка. — В Вене нашли останки Виральдини. Ну, почти все...

— Ай, еще не известно, чего они там нашли. — Стас махнул рукой. — Да хоть бы и нашли. Знаешь ведь, что такое "многовариантность развития"...

— В рамках одного пространства? — удивился Вовка.

— А хоть бы и одного. Кто может объяснить механику Вселенной? Вот ты можешь?

— Ну, если ты мне еще нальешь, то можно попробовать.

— Не вопрос!

Очередная порция шампанского с нежным шипением вспенилась в вовкином стакане.

— Ну, за многовариантность развития!



Опалиха



— Смерть Виральдини в Вене — это закрытый сосуд, вещь в себе. В этой истории полно загадок и просто необъяснимых моментов.

— Может, никакой смерти и не было...

— Вовик, я тебя умоляю...

— Нет, в самом деле, Стас, смотри! Виральдини сначала затравили в Италии, потом добрались до него в Австрии, а он возьми да смотайся.

— Куда? В дикую Россию — родину слонов?! А до этого выучил русский "только за то, что им разговаривал Ленин"? Заодно принял Православие и стал ну просто духоносным батюшкой. Картина маслом!

— Ну, насчет Ленина ты загнул, но вот в остальном... В России тогда господствовала итальянская музыкальная школа. Многие композиторы учились в Италии. Так что он вполне мог прийтись ко двору. Кстати, о дворе — можно поискать что-то в царских архивах.

— Вов, давай сначала с Венецией разберемся, а?

— Прочти-ка еще раз про "колесо Фортуны повернуша".

— Не было там про Фортуну.

— Как это не было? Я же хорошо помню...

Как назло, бумажка, где это было записано, куда-то задевалась.

— Ладно, давай выпьем — глядишь, и найдется.



Аникеевка



— "Колесо повернуша и себя в горы у башени падучей переместиша". — Ну, где тут твоя Фортуна?

— И в самом деле... Но, Стасик, ты чувствуешь, сто пудов — речь идет о чем-то таком...

— Каком "таком"? Как ты себе представляешь это колесо Фортуны?

— Ну... круглое такое... — неуверенно ответил Вовка.

— Неужели! А еще?

— Наверное, это отвлеченное философское понятие.

— Как в НИИЧАВО? Источник дармовой механической энергии?

— Сам ты источник дармовой энергии, — сказал Вовка подставляя свой стакан под источник дармового шампанского.

— Ну, за Фортуну!



Нахабино



"До платформы "Манихино" поезд проследует без остановок", — проинформировал громкоговоритель.

— Стас, мы не проедем?

— Не... Это только Манихино номер раз. А нам после третьей выходить.

— Ну, тогда наливай.

— Ага. А ты смотри внимательно — теперь главное, не прозевать Правобережную, — сказал Стас...



Манихино — 3



...и немедленно выпил...



Правобережная



— Стас, что делать?! — в панике закричал Вовка. — Мы проехали! Рви стоп-кран, Стас!

— Ты что, с ума сошел? Он же шипит, как змея в брачный период — оглохнуть можно. И вообще, оно уже тормозит.

— Кто тормозит? Это ты тормозишь!

— Я торможу? А кто должен был следить?

Электричка плавно остановилась.



70-й км



— Скорее! — Заорал Стас. — Они же сейчас двери закроют!

Друзья по очереди вывалились из вагона. Электричка с натужным гудением унеслась прочь.

— Тишина... — выдохнул Стас.

— Ик! — громко согласился Вовка. И тихо добавил, — пардон, шампань...

— Пойдем глянем, насколько мы промахнулись.

Мятое расписание висело возле окошечка кассы.

— Целую остановку прозевали, — сказал Вовка. — Заболтались мы с тобой.

— Пить надо меньше...

— Да? Наливать надо реже! Гляди, на Москву теперь полтора часа перерыв.

— Парк на Правобережной. Значит, пойдем по шпалам. Тоже романтика... Заодно проветримся чуть — погоды располагают.

— Самое время для парковых прогулок, — проворчал Вовка и легко спрыгнул с платформы. — Тебе руку подать?

— Я не настолько пьян, чтобы не спрыгнуть с высоты кухонного стола, — возразил Стас, грузно приземляясь рядом с Вовкой. Рюкзак за его спиной отозвался глухим позвякиванием. — Предательская тара. Никакой конспирации!

— Сколько у тебя еще там? — спросил Вовка.

— Я не помню... — поспешил успокоить его Стас, шагая по шпалам. — Сколько ни есть — все наши.

Вовка последовал за ним, глядя по сторонам.

— Странное место — совсем непохоже, что здесь когда-то стоял монастырь.

— Почему непохоже? — возразил Стас. — Место уединенное. Было когда-то... Железных дорог в восемнадцатом веке не было. Никто святых отцов не тревожил.

— И зачем его только разрушили... — сказал Вовка, направляясь по тропинке в сторону темнеющего парка.

— Это не ко мне вопрос.

Парк встретил друзей мрачной прохладой.

— Кстати, — после недолгого молчания произнес Стас, — мне посоветовали хорошего консультанта из духовенства. Вот его-то о старце Антонии и нужно расспросить.

— Конечно... А уж если ему предварительно позвонят с твоей халтуры, то он точно "расколется".

— Вовка! Постыдился бы...

— Ладно, ладно! Скажи лучше, у тебя что, есть опыт общения со священнослужителями?

— Будет. Он назначил встречу на завтра после какого-то утреннего совещания в Патриархии.

— А меня ты возьмешь с собой?

— Куда, на совещание в Патриархию? Так меня туда самого не пригласили.

— Да пошел ты со своим совещанием! Причем тут совещание? Я про встречу с этим... как его... епископом...

— Он не епископ. Он про-то-пресви-тер...

— Не ощущаю разницы, — сказал Вовка.

— Ну и дурак, — простодушно ответил Стас.

— Конечно, дурак, — согласился Вовка. — Был бы не дурак, ни за что не стал бы с тобой в электричке шампанское жрать.

— А что б ты стал жрать?

— Я? — Вовка растерялся. — Ну, как тебе сказать, я... наверное, ничего. Сначала. А потом отхлебнул бы у тебя...

Вовка не договорил. Из полумрака заросшего парка на них надвинулось заброшенное колесо обозрения. В сгущающихся сумерках оно казалось неправдоподобно огромным.

"Надо же, как быстро стемнело", — подумал Вовка.

— Да... — сказал Стас, сбрасывая рюкзак у подножия могучей станины. — Впечатляет!

— Смотри, лесенка, — Вовка подтянулся на тонкой металлической ступеньке и начал быстро подниматься. Вниз посыпались ошметки ржавчины и грязи с вовкиных ботинок.

— Эй, погоди, ты куда! — закричал Стас, отряхиваясь. — Тьфу на тебя!

Застонав, он тоже ухватился за нижнюю ступеньку.

— Ой, высоко... Ой, не дотянусь... Ох... Вовка, ты сумасшедший...

С трудом Стас подтянулся и, переведя дух, тяжело полез вслед за Вовкой.

— Пожалел бы старичка... Уфф...

Отдуваясь и кряхтя, он, наконец-то, догнал Вовку. Тот стоял на небольшой площадке в центре колеса.

— И чего тебя сюда понесло?

— Ты посмотри, какой вид!

— Да почти никакого вида... Одни деревья.

Подул ветер. Под его порывами вся огромная конструкция колеса заходила ходуном. Спицы ржаво застонали.

— Неуютно как-то... — сказал Вовка.

Стас промолчал. Взгляд его был устремлен в окружающее пространство, которое вело себя довольно странно.

— Вовка, смотри... Или я совсем допился, или...

По контуру колеса пошли какие-то сдвиги, словно в огромном кривом зеркале. На стыке этих сдвигов все начало менять свои очертания: одиноко стоящая высокая береза на мгновение приняла образ белокаменной колокольни. Виднеющаяся в просвете деревьев река вдруг исчезла, а на ее месте возникла дорога. По ней двигались двое всадников...

— Смотри — церковь!

— Слава Богу, ты тоже что-то видишь, — отозвался Стас. — А то я уже решил, что это я один ненормальный.

— Стас, знаешь, что это такое? — драматично провозгласил Вовка.

— Что?!

— Белая горячка!! — медленно произнес он замогильным голосом. — Полезли-ка вниз.

Однако спуститься оказалось сложнее, чем подняться. Ботинки почему-то начали скользить по скобам лестницы, а искривленное по сторонам пространство манило и обманывало. Обоих мутило, голова кружилась словно от морской болезни. Стас и Вовка изо всех сил вцепились в скобы, боясь сорваться. Почему-то перспектива такого, в общем-то, безобидного мероприятия, как полет с высоты третьего этажа, вселила в Стаса настоящую панику. Вовка, похоже, находился в состоянии молчаливой истерики. Взгляд его скользнул вниз и застал неожиданную картину. Общий вид: замшелого вида бородатый мужик (нечто среднее между бомжом и сторожем) наклонился над оставленным Стасом рюкзаком и уже готовился провести ревизию его содержимого. Страх перед неведомым как-то сразу улетучился, сменившись страхом остаться без шампанского на обратную дорогу.

— А ну не трогай наши бутылки! — закричал Вовка сверху.

Услышав этот окрик с небес, мужик испуганно отскочил от рюкзака и посмотрел вверх.

— Они еще полные, — уже миролюбиво добавил Вовка. — Вот через полчаса приходи, сможешь забрать и сдать.

— Ищи вас потом... — угрюмо ответил мужик. — Больно надо.

— А чего тебе надо? — спросил Вовка, спрыгивая вниз. Земля еще шаталась под ним, и он замахал руками, восстанавливая равновесие.

— Так мне-то что... Это вам надо...

— Эй, Вовка, — перебил его Стас, увесисто приземляясь рядом. — Запомни, к бомжам нельзя подходить ближе, чем на два метра — от них блохи скачут. И заразу всякую на себе разносят. Туберкулеза захотел?

— Стас, погоди... Простите, а что "нам надо"?

— Да кто ж вас поймет, что вам всем здесь надо, — ответил мужик, зайдясь застарелым стереофоническим кашлем. — Шляетесь, пес знает зачем, парк из-за вас закрыли.

— Так уж из-за нас... — Стасу стало стыдно за реплику о бомже.

Мужик внимательно посмотрел сначала на Стаса, потом на Вовку.

— Из-за вас или нет, я не знаю. А ходют тут всякие как вы, да всякое лишнее видят.

— Что лишнее?

— А кто что... Кто Римский Колизей, кто башню Пизанскую.

— Мы башню не видели... — начал Стас.

— Вам и не положено.

— Это почему еще?

— А вы уже выросли...

— Из чего это мы выросли? — обиделся Стас.

— Из коротких штанишек, — усмехнулся мужик, но вновь закашлялся и пошел прочь. Темные заросли поглотили его.

— Странный какой-то, — сказал Вовка.

— Как и всё здесь... — глухо сообщил Стас. — Поехали.



Утро било в окна безмятежным солнечным светом. На кухне гремела посудой Татьяна Владимировна — устраняла вовкин холостяцкий беспорядок. Мальчишки, судя по всему, осваивали ноутбук в кабинете отца. Там было подозрительно тихо.

Стас сладко потянулся на скрипучей раскладушке.

— Жизнь прекрасна и удивительна!

— Ага... — ответил Вовка, приоткрыв один глаз. — Если выпить предварительно.

— Вставай, пьяница!

— На себя посмо-а-а-а-три... — Вовка заразительно зевнул.

Стас зевнул в ответ:

— Зара-а-за... Хорош на меня зевать!

— Я гляжу на себя в зеркало и зева-а-аю. Я всегда зеваю, когда вижу свое отражение. "Это я-а-а-а..." — говорю я себе, широко открыва-а-я рот.

Стас снова зевнул.

— Кошмар. Ужас. И все это ты мне заявляешь после всего того, что вчера устроил!

— А что я такого устроил? — искренне удивился Вовка. — Подумаешь, выпил чуть-чуть. Шампанского...

Он взял висящие на кресле брюки.

— А чего они у меня такие... мятые?

— Да ну! — картинно удивился Стас. — И в карманах, наверное, много лишнего?

Вовка нехотя проверил содержимое карманов и с недоумением обнаружил там отломанный железнодорожный стоп-кран, чье-то нижнее белье и пестрый путеводитель по местам боевой славы ближайшего Подмосковья.

— Да... — Вовка озадаченно поскреб подбородок. — Чувствую, мы вчера продуктивно покатались. Хоть успели сделать то, что хотели?

— Ну, несмотря на вояж а-ля "Москва — Петушки", что мы с тобой устроили, в общем и целом исследовательский пикник удался... По крайней мере, посмотрели место, где когда-то стоял Вознесенский монастырь.

— Если я правильно помню, место не самое уютное на свете.

— Ты правильно помнишь.

— Который час?

— Что? А, уже... Уже!! Вовка! У нас с отцом Леонидом встреча через сорок минут!

— А как же кофе?!



В тринадцать часов Стас и Вовка уже стояли около киоска "Крошка-картошка" возле станции метро "Парк культуры".

— Татьяна Владимировна, наверное, обиделась, — сказал Вовка. — Она нам завтрак приготовила, а мы как на пожар.

— Да, нехорошо получилось, — согласился Стас. — И поесть уже охота — что за беседа на пустой желудок.

— И не говори.

— А не откушать ли нам по "крошке"? — спросил Стас, глядя, как продавщица разрезает ножом огромный аппетитный клубень.

— Фи, Стас! — сказал Вовка, — есть фаст-фуд на последние деньги — последнее дело. И вообще, как только мы начнем трапезу, наш батюшка и подъедет. По закону Всемирной Подлости.

— Так уж сразу и подъедет... — усомнился Стас. — Вон пробка какая.

Он указал на переполненную проезжую часть. Из будки вышел упитанный милиционер с полосатой палкой и принялся лениво дирижировать бешеным потоком автомобилей.

— А может, он с другой стороны подъедет, — предположил Вовка, но тут его перебил протяжный милицейский свисток и визг тормозов.

Около поста ГАИ, влекомая регулировочным жезлом, затормозила серебристая "Ауди". К ней торопливо шагал молодой инспектор в чине лейтенанта. Тонированное стекло плавно поехало вниз.

— Почто-о-о служителя церковнаго-о торомози-иша-а-а?.. — нараспев провозгласила задержанная машина густым, настоянным на регулярных богослужениях утробным басом.

Инспектор замер в нелепой позе. Его воздетый в праведном гневе полосатый жезл начал медленно клониться долу.

Первым опомнился Стас. Потрясая ксивой ФСБ, словно бессрочным пропуском в Рай, он подскочил к лейтенанту с криком:

— Это наш поп!! Отпустите сейчас же!

— Не поп, а батюшка, — назидательно донеслось из машины.

— Вот именно, — в тон сказал Вовка, ткнув Стаса в бок.

Дверь открылась, Вовка со Стасом торопливо погрузились на заднее сидение и машина рванула с места.

— Здравствуйте, отец Леонид, — за двоих поздоровался Вовка.

— Виртуозно водите, — похвалил Стас.

— Привычка, — бросил отец Леонид, когда милиционер остался позади. — Я ведь КамАЗы в армии водил.

— КамАЗы? — удивился Стас. — Это в каком же, извините, духовном звании?

— В звании рядового, — пробасил бывший водитель КАМАЗов, резко, но аккуратно вписываясь в очередной поворот.

Вовка, "духовной жаждою томим" (после вчерашнего), чуть опустил стекло и, прильнув к струйке свежего воздуха, неожиданно для себя открыл, что жизнь не так уж плоха.

— Я ведь к вере поздно пришел, — продолжал отец Леонид. — Сначала на дипломата пошел учиться. Сессию на третьем курсе завалил. Вот и забрили в рекруты.

— Трудно поверить, — сказал Вовка. И тут же спохватился. — В смысле, что не сдали сессию.

— Как раз ничего удивительного, — ответил батюшка. — По молодости я часто на рожон лез. Например, никак не мог взять в толк, зачем дипломату нужна высшая математика. Вот и ляпнул декану: "Знаете, профессор, формул много, а я — один".

— Неужели за это и выперли? — удивился Вовка.

— Нет, за это только пожурили.

Стас и Вовка молчали, ожидая продолжения рассказа.

— Меня выгнали как "политического".

— Да... В этом бараке у нас политические, — пробормотал Стас голосом экскурсовода по ГУЛАГу.

— Как вы сказали? — поинтересовался батюшка, проскакивая очередной светофор, не дождавшись зеленого сигнала.

— Да так... музыка навеяла.

— Ох, простите, забыл! — отец Леонид включил магнитолу. Из динамиков полилось густое звучание огромного хора, сдобренного таких же размеров оркестром.

— Это что, Виральдини? — осведомился Стас. Его познания в классической музыке ограничивались в основном текущими детективными расследованиями.

— Нет, Виральдини у меня отец дьякон заслушал. Хороший был диск. Забыл, как называется. Не то "Довольная Юдифь", не то "Тоскующая Соломея" — как-то мельком на обложку посмотрел. Успел только уловить, что это нечто неоднозначно библейское — так он у меня выхватил его со словами, что, мол, сейчас это модно. И унес...

— А что же тогда играет? — спросил Вовка.

— Это Бах, — ответил отец Леонид. — Тут записаны Ха-мольная месса и сто сороковая кантата. Я их очень люблю.

— Католическую музыку слушаете? — попытался поддеть его Вовка.

— Ну, да будет вам известно, Бах был лютеранского вероисповедания. Это во-первых. А во-вторых, высокая музыка приближает нас к Богу независимо от того, кто ее написал. Музыка — вне наций и конфессий.

Возразить было нечего. Пришлось спросить что-нибудь тоже "вне наций-конфессий".

— А куда мы, собственно едем?

— Как куда? — удивился отец Леонид. — Ко мне, конечно! Не в машине же нам разговаривать. Да вы не волнуйтесь, это уже совсем недалеко.

Через некоторое время машина подъехала к небольшому загородному дому. Под колесами зашуршал мелкий гравий. Отец Леонид припарковал автомобиль на небольшой площадке и выключил музыку.

— Прошу вас в мое скромное жилище.

Пройдя через сени, он провел гостей в комнату. Гости огляделись.

— Уютно, — сказал Стас.

Вовка промолчал. Он подошел к медной клетке с большим зеленым попугаем. Тот посмотрел на Вовку одним глазом, потом другим, открыл клюв и вдруг спросил:

— Издалече приидоша?

Вовка обомлел.

— Да нет, — нашелся он. — Не очень...

Попугай в ответ кивнул и принялся деловито чесаться.

— Отец Леонид, — обратился к священнику Стас. — Мы хотели бы расспросить у вас о старце Антонии. Он когда-то жил в монастыре недалеко отсюда...

— Вознесенский мужской монастырь, — кивнул батюшка, — близ деревни Манихино...

— Да. Монастырь разрушили, там теперь заброшенный парк, а о старце очень мало сведений.

— Я расскажу, — сказал отец Леонид. — Вот только чай приготовлю. Вы располагайтесь, будьте как дома.

Через некоторое время все сидели за столом и с удовольствием пили чай из красивых китайских чашек.

— На месте парка действительно когда-то высился красивейший Вознесенский монастырь, — рассказывал отец Леонид. — В его истории перемешаны причудливые древние легенды и подлинные факты. Например, перед самой революцией под землю ушла кладбищенская церковь. Именно сама ушла, а не была взорвана. Ученые мужи объяснили это тем, что в XVIII веке ее построили над монастырскими подземными ходами, вот фундамент со временем и не выдержал. Но людям верующим было понятно — это знак великих потрясений. Дальше, к сожалению, не произошло ничего удивительного. Удивляет только одно — тот энтузиазм и то рвение, с которыми Вознесенский монастырь ровняли с землей — взрывали храмы, разбирали по кирпичику красавицу-колокольню... Вы только вдумайтесь — не осталось даже намека на какие-либо монастырские постройки. Только фундаменты, на которых потом возвели аттракционы и танцплощадки. Да подземелья, которые до сих пор не изведаны.

— Почему? — спросил Вовка.

Отец Леонид задумался. Со стороны было не понять — подбирает ли он слова или раздумывает, стоит ли рассказывать дальше.

— С некоторых пор, — будто нехотя начал батюшка, — в этом месте начали твориться непонятные вещи. Казалось, сама монастырская земля устала терпеть над собой все эти увеселительные надругательства. Для начала стали очень странно выходить из строя все эти качели-карусели. Один поэт даже написал на сей счет подобие эпиграммы:

Если вы на качели сели,
А качели вас не качали,
Если стали кружиться качели,
И вы с качелей упали,
Значит, вы сели не на качели,
Это ясно.
Значит, вы сели на карусели,
Ну и прекрасно!

— Олег Григорьев.

— Стас, это же известные стихи! — вспомнил Вовка. — Из "Мурзилки", что ли... Или из "Веселых картинок".

— Да, стихи известные, — ответил отец Леонид. — Говорят, родились они как раз после посещения Григорьевым этого парка. Факт спорный, но похож на правду. Ведь иногда аттракционы действительно вели себя в высшей степени странно — карусели неожиданно начинали раскачиваться, до смерти пугая своих пассажиров. Качели-лодочки иногда не могли остановиться, несмотря на старания бабушек-операторов. Колесо обозрения вдруг увеличивало обороты и являло катающимся какие-то странные пейзажи, вместо тех, что обещали здешние места... Адекватных объяснений никто дать не мог — вот и решено было парк закрыть. Приблизительно в это же время проснулся интерес к подземным постройкам монастыря. Дело в том, что... — отец Леонид словно запнулся, — среди местных жителей всегда бытовало много легенд об этом месте. Вот одна из них. Когда большевики принялись изгонять насельников, то досталось и странникам, и юродивым, и каликам перехожим... Ведь монастырь был богатым, с большим странноприимным домом. На глазах у всех сжигались иконы, разбивалась церковная утварь, сбрасывались колокола. Страшно было... Вдруг из толпы странников вышел оборванный горбатый старик, обвешанный веригами и цепями — ну прямо выходец из пятнадцатого века! — и крикнул так, что все вздрогнули: "Быть месту сему пусту!" И пропал, как не было. Потом не стало и монастыря... Парк на его месте тоже переживает свои последние годы. Вот только, говорят, лунными ночами можно встретить здесь оборванного старика. Ходит он среди ржавых каруселей, ищет пропавший монастырь — хочет у этого места прощения попросить за свое проклятие...

Стас и Вовка синхронно переглянулись, вспомнив бомжеватого вида дедулю, встреченного ими вчера у останков колеса обозрения. Вряд ли он имел отношение к рассказу отца Леонида. Но все равно, ощущение было неуютным.

Вовка спросил:

— А почему не исследовали подземные ходы? Денег нет?

— И это тоже... Но, вы же знаете, всегда найдутся какие-нибудь доморощенные исследователи — диггеры, кладоискатели, просто любопытные. Они проникали в древние подземелья. Многие не возвращались. Некоторые возвращались через несколько дней, но совершенно седыми. Они предпочитали молчать о том, что видели. Другим везло больше — они приходили с трофеями. Кто с древним потиром, кто с позолоченным складнем, а кто и с архиерейскими украшениями — ведь в подклетах монастырских соборов хоронили многих церковных иерархов. Но век этих гробокопателей был недолог — один попал под машину, другой повесился у себя в подъезде, третьего в пьяной драке убила собственная жена... Теперь среди любителей подземных тайн это место пользуется дурной славой.

— А зачем монастырю столько подземных ходов?

— Еще в шестнадцатом веке некоторые затворники ушли жить глубоко под землю в небольшие кельи, соединенные между собой. По-видимому, они и положили начало системе подземелий. Кстати, есть еще одна легенда. Серьезно к ней относиться нельзя, но узнать ее стоит. Хотите, расскажу?

— Вы еще спрашиваете! — в один голос воскликнули Вовки и Стас.

— Говорят, за три дня до вторжения в монастырь большевиков, несколько монахов собрали чудотворные иконы, старинные фолианты и добровольно замуровали себя в одной из подземных часовен. Чекисты любой ценой пытались их найти — была у них какая-то нужда в спрятанных древних книгах. Ведь не секрет, что в древних церковных манускриптах порой содержится мудрость, отличная от традиционной, светской... Допрашивали насельников, даже самого игумена Ионафана пугали пытками, но все было тщетно. Монахи, похоже, мало что знали, а отец игумен держался твердо, говорил: "Смерти я не боюсь — мне хоть сейчас ко Господу на ответ..." — Отец Леонид покачал головой, словно переживая давние события. — Теперь ходит в этих местах поверие, что в Двунадесятые праздники из-под земли доносится тихое церковное пение. Лично я его не слышал, да и не стремился, но поверие это живо...

Помолчали немного. Отец Леонид добавил:

— Говорят, здешние подземелья тянутся километра на два.

— А что, точно это установить нельзя? — поинтересовался Стас.

— Планы ходов давно пропали, — ответил священник. — Поэтому точная длина лабиринтов не известна никому. Разве что одному Богу.

— Да... — сказал Стас. — Интересное место. Надо почитать об этом монастыре подробнее.

Попугай в клетке что-то по-стариковски проворчал.

— Отец Леонид, с подземельями понятно. А... так сказать, наземную часть парка местные жители тоже не любят? — спросил Вовка.

— Да. Через него стараются реже ходить, хотя это очень удобно — прямая дорога к станции. Забредают в него в основном нездешние, случайные люди. Да редкие любопытные. Вот, недавно забрел мальчик. Вроде с другом поссорился. Оказалось, что оба — мечтатели, любят играть у железной дороги, бродить по заброшенным рельсам... Да вот, поссорились из-за ерунды, ну и разбежались в разные стороны. Один зашел в парк и забрался на колесо. С расстройства, наверное... Слава Богу, не упал! В итоге, не рассчитал время и пропустил последнюю электричку. Его привели ко мне в час ночи охранники с моста.

— И что же мальчик? — настороженно спросил Стас.

Отец Леонид вздохнул.

— Хороший мальчонка. Рассказал какую-то странную историю о том, что на него и его друга чуть ли не охоту открыли... Утром я хотел отвезти его домой, да меня вызвали в Епархию. Пришлось поручить ребенка охраннику. И тут новая беда — по дороге мальчик сбежал. В тот же вечер позвонила его мама и сказала, что сына чуть не сбила машина. А привезли его домой с растяжением ноги сотрудники ФСБ! Представляете? Но, Бог милостив, с ногой ничего серьезного...

— Действительно, с ногой ничего серьезного, — сказал Стас, который слушал этот рассказ, нервно потирая складку на лбу, — особенно если учесть то, что, собственно, сотрудниками ФСБ никто из нас двоих не является.

— Простите, — настала очередь растеряться отцу Леониду. — Так это... были вы?!

— Мы... — сказал Стас. — Маму зовут Татьяна Владимировна, а сына — Добрыней. Точнее, Доброславом. Мы с Володей были свидетелями того, как на Кузнецком Мосту бежевый "Мерседес" чуть не сбил мальчика и... в общем, в ближайшей поликлинике ему оказали первую помощь.

— Воистину, неисповедимы пути Господни... — сказал отец Леонид и перекрестился.

— Факт! — охотно согласился Вовка. — Да, Стас?

Стас в задумчивости покачал головой.

— Отец Леонид, раз уж все так сложилось, может... — он глянул на Вовку, — может, имеет смысл ввести вас в курс дела? Заодно развеять назревающее мнение о моих связях с ФСБ.

— Да Господь с вами! — замахал руками священник, — Какие там связи! Давайте перейдем к вашей истории. Буду счастлив, если удастся вам помочь.

Стас еще раз посмотрел на Вовку, словно ища согласия.

— Что мешает? — сказал тот, не желая ограничиваться еле заметным кивком.

Стас начал рассказывать. Как ни странно, речь его сразу потекла размеренно, гладко и привычно. Поддавшись преподавательской привычке, Стас встал и принялся расхаживать по комнате, как на лекции в аудитории. Говорил он профессионально — где надо, делал паузы, в нужных местах ставил акценты, опускал ненужные подробности, а на нужных, наоборот, старался заострить внимание слушателей. Вовка смотрел на друга с нескрываемым восхищением и мысленно аплодировал. Отец Леонид слушал с огромным интересом, изредка крестясь и вставляя полушепотом: "Господи Иисусе!.. Царица Небесная!.. Святые Угодники!.."

Когда рассказ подошел к концу, Стас сел за стол, взял чашку с уже остывшим чаем и залпом осушил. Отец Леонид в задумчивости потрепал бороду.

— Да... непростая история. Как ни странно, при всей ее неправдоподобности, я вам верю. Очень может быть, что зеркальный туннель, о котором вы говорите, при определенных обстоятельствах (я имею в виду некий резонанс с человеческой психикой) становится мощнейшим передатчиком энергии. — Он поднял глаза и внимательно посмотрел сначала на Вовку, потом на Стаса. — Не исключено, что энергии инфернальной. Недаром Церковь столь отрицательно относится ко всем этим играм с зеркалами.

— Я где-то читал, что природа зеркал совсем еще не изучена, — сказал Вовка.

— Вы правы, Владимир. На Руси к зеркалам традиционно относились с опаской и настороженностью. Их называли подарком лукавого. Старообрядцы, например, зеркал дома вообще не держали.

— Гипотезы, что зеркало — это окно в ближайший параллельный мир, еще никто не отменял, — вставил Стас.

— Что же получается? — Вовка звякнул чашкой о блюдце. — Если зеркало — это окно в ближайший мир, то коридор, который два зеркала образуют... Стас, смотри, он бесконечный, но как бы разделен на секции — отражения рамок зеркал. Значит, каждая такая секция — граница следующего параллельного мира?

— Граней Кристалла! — осенило Стаса. — Вовка! Это же вектор, пронзающий грани Вселенной перпендикулярно! Понимаешь? И границы миров отчетливо просматриваются!

Отец Леонид деликатно покашлял. Стас умолк.

— Сыны мои, — мягко произнес батюшка. — Не забывайте, что большинство подобных измышлений находятся на гране логического произвола и вполне могут привести к абсурду. Будьте осторожны с ними, очень вас прошу.

— Да мы осторожны... — ответил Стас, явно додумывая свою мысль. — Отец Леонид, а как Православная Церковь ко всему этому относится?

— К чему именно?

— Ну, ко всем этим гипотезам о параллельных мирах, о форме Мироздания...

— Церковь? — переспросил отец Леонид, поглаживая бороду. — Наверное, никак.

— То есть?

— Церковь не занимается вопросами строения Вселенной. У Нее, что называется, другая епархия. И совсем другие задачи. Так что никаких учений на эту тему у Церкви нет... Но мне хотелось бы вас предостеречь.

— От чего? — Спросил Вовка.

— Поймите, вы сейчас коснулись чьих-то серьезных интересов, лежащих за рамками традиционных вещей.

— Но чьих?

Священник развел руками.

— Об этом я знаю не больше вашего. Могу только предполагать. Тем более, что Провидение дало нам много исходных предпосылок. Мне кажется, перво-наперво нужно выяснить, зачем этой странной силе понадобились мальчишки-койво.

Большой зеленый попугай в медной клетке длинно высказался на церковнославянском. Стас и Вовка удивленно посмотрели в его сторону.

— Ясно одно, — сказал отец Леонид, не обращая внимания на монолог из клетки, — дети в опасности. И помощи им ждать неоткуда — за них не вступится ни милиция, ни ваши коллеги из ФСБ.

Стас опустил голову, потом взглянул на отца Леонида.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы ассоциировали меня...

— Боже сохрани! — истово перебил его батюшка. — Поверьте, даже в мыслях не было.

— Я верю... Только, что нам делать? На время стать "командорами"?

— Командорами? Ну, смотря что под этим понимать... Возможно, что "на время" может здорово затянуться.

— Есть одна история, — ответил за Стаса Вовка. — Точнее, легенда. Мне ее рассказывал музыкант Георгий Струве. Он руководит детской хоровой студией...

— Ну, как же, знаю. Известная личность — большой просветитель. Любопытно, так что же он говорил про Командоров?

— Что во все времена были люди, которые оберегали детей со всякими... странными свойствами. С какого-то момента этих людей начали называть командорами. А детей — "койво".

Отец Леонид немного помолчал, затем продолжил.

— Вы не поверите, но легенду о Командоре я впервые услышал от своего духовного отца, архимандрита Пафнутия. Только мы говорили об этом очень мало.

— С ним можно как-то связаться? — спросил Вовка. — Нам сейчас нужны любые подробности...

— Увы... Он почил в Бозе двадцать лет назад. — Отец Леонид вздохнул и широко перекрестился. — Не дожил трех месяцев до своего столетия. Так вот, впервые понятие "Командор" я услышал именно от него. Отец Пафнутий в войну спас многих ребятишек, сделав что-то вроде приюта в заброшенном монастыре под Белозерском. Монастырь был в предруинном состоянии, но нашлись люди, которые помогли привести братский корпус в более-менее Божеский вид. В общем, приют зажил...

— Эти дети тоже обладали чем-то этаким? — спросил Стас, покрутив в воздухе ладонью.

— Отнюдь нет. Обычные ребятишки, опаленные войной. У кого убили родителей — часто зверски и на их же глазах. Кто прошел концлагеря... В приюте они обрели Дом. Это был подвиг. Через десять лет после войны отца Пафнутия даже хотели наградить, но... сами знаете, наградами священнослужителей редко жаловали. Даже, когда это были настоящие герои.

— Так ничем и не наградили? Да ему после этого памятник надо было ставить! — сказал Вовка.

— У нас памятники ставят только посмертно. Батюшке в сорок шестом предложили, но он отказался. — Отец Леонид усмехнулся. — А еще он часто повторял: "Когда я смотрел в глаза своих ребятишек, мой жизненный опыт порой отказывался мне служить — ведь почти каждый из этих малышей воочию видел ад. А я, — взрослый, умудренный, — имел и имею о нем в основном богословско-теоретическое представление". Он так говорил, хотя и ему пришлось пережить немало — и гонения на церковь, и пять лет сталинских лагерей... Но вопрос в том, можно ли после всего этого назвать тех детей "обычными"?

— Я бы не рискнул... — сказал Стас.

— Вот то-то и оно. Жизнь человека складывается не из количества прожитых лет, а из качества и силы пережитых эмоций. Я не сообразил расспросить отца Пафнутия поподробнее. Тогда все это казалось второстепенным... Меня больше интересовали богословские вопросы. Борьба добра со злом с религиозной позиции Достоевского. Молодой был, глупый. Помню, как-то батюшка хорошо осадил мои квазифилософские измышления. Во время очередной нашей дискуссии, когда я пытался вывести аксиому, что только "добро с кулаками" всегда побеждает зло, и пафосно воззвал к авторитетам Фомы Аквинского и Павла Флоренского, он махнул рукой и сказал: "Да, сын мой... В борьбе бобра с ослом всегда побеждает бобро".

— Как?! — Стас от восторга вытаращил глаза.

Отец Леонид с выражением повторил.

— Великолепно! — Стас хлопнул в ладоши.

— Да, талантливо... Он был прекрасным религиозным философом и великолепным педагогом.

— Батюшка, благословите! — донеслось из клетки.

— Бог благословит, — привычно отозвался отец Леонид.

— Ничего себе! — сказал Вовка. — Ну и птица!

Священник только развел руками — бывают, мол, и такие чудеса. Что здесь удивительного?

— А что потом стало с его приютом? — спросил Стас.

— Весьма поучительная история... Еще в войну он кое-кому был как кость в глотке. Не могли пережить, что "какой-то поп", "монах в триковых штанах" фактически организовал действующий детдом в семьдесят ребятишек. Даже в тот страшный период нашлись чиновники, которые приняли решение приют закрыть.

— Вот скоты! — вырвалось у Вовки.

Отец Леонид согласно кивнул.

— С этим они пришли к отцу Пафнутию и предъявили какую-то цидульку-предписание — освободить помещение в двадцать четыре часа. Детей сдать в районный детдом. Отец Пафнутий сказал: "Только через мой труп!". Ему ответили, что невелико и препятствие. На следующий день на казенной "Эмке" прислали особо ретивого чиновника проверить исполнение предписания. Когда подъехали к монастырю, где располагался приют, шофер с ужасом обнаружил, что его пассажир... мертв. Паралич сердца.

— Ничего себе! — опешил Стас, вспомнив умершего в самолете обладателя странного набора мальчишеских фотографий. — И... как вы это объясняете?

Отец Леонид развел руками и поднял брови.

— Как обычно — Божьим промыслом. Тем более что с этого момента приют оставили в покое. До конца войны.

— А потом?

— Потом была какая-то реформа, и все стихийные приюты объединили с детскими домами. Исключительно по просьбам трудящихся.

— Что, прямо так и... — начал Вовка, но отец Леонид деликатно перебил.

— Если вы обратили внимание, то почти все гадости в мире совершаются именно "по просьбам трудящихся". И приют отца Пафнутия все-таки слили с детским домом Белозерска.

— Могли бы и оставить, — сказал Вовка. — Дали бы официальный статус, и все!

— Исключено, — заметил Стас. — Советские власти не могли допустить, чтобы во главе детского воспитательного учреждения стоял священнослужитель.

— Маразм... — покачал головой Вовка.

— Причем на уровне законодательства, — добавил Стас.

— М-да... Да здравствует советское законодательство! Всех законодало! Я одного не могу понять. Как эти люди вообще могли поднять руку на детский приют? Что это? Какое-то затмение разума? "Состояние прелести", как говорят в ваших кругах?

— Ни в коем случае. Ведь "прелесть" — понятие прежде всего духовное. А в этих людях ничего духовного, по-видимому, уже не осталось. Сегодня всплывает много страшных подробностей того времени. Кто-то правильно сказал: "Прошлое нашей страны непредсказуемо". — Отец Леонид вздохнул. — Батюшка какое-то время навещал своих питомцев, хотя на это смотрели косо. Потом его перевели в Москву, он служил здесь в одном из храмов. А через несколько лет начал преподавать в духовной академии в Сергиевом Посаде. Там он всегда учил присматриваться к детям — говорил, что именно они помогают по-настоящему понять жизнь. "Дети суть Ангелы".

Стас и Вовка молчали. Попугай отца Леонида вякнул из клетки что-то громкое и невразумительное. "Дурная птица, — подумал Стас. — И ведь не заткнешь никак. Тварь Божью..." Отец Леонид тем временем продолжал:

— Как-то раз отец Пафнутий сказал мне: "Душа ребенка и Мироздание тесно взаимосвязаны. И в этом одно из выражений Премудрости Божией".

Воцарилась пауза. Каждый обдумывал сказанное отцом Леонидом. Сам отец Леонид, казалось, что-то вспоминал. Вовка вскинул глаза:

— Он так и сказал?

— Да... Причем, осознание этого пришло к нему под конец жизни.

Вовка задумчиво произнес:

— Душа ребенка и Вселенная... Взаимосвязаны... У меня появилась смутная идея, но что-то никак не могу ее выкрис... тал... лизовать. Уф, еле выговорил.

Стас потер лоб и вдруг щелкнул пальцами:

— Вовка! Ну, конечно! "Вселенная, выкристаллизовать..." Кристаллические свойства Вселенной! Вспомни: "...спасти может только ребенок..."

— Стас... — Вовка поморщился и укоризненно посмотрел на друга.

Отец Леонид опять деликатно кашлянул.

— Простите, батюшка, — опомнился Стас. — Просто мы сейчас хватаемся за любую соломинку. Даже гипотетическую.

— Я вас понимаю... Но, мне кажется, сейчас важнее обеспечить мальчикам хотя бы минимальную безопасность. Очень вероятно, что Добрыню теперь будут поджидать возле дома... Похоже, что крест этот ляжет именно на ваши плечи.

— Уже лег, — сказал Стас. — Мы уже думали о том, что мальчишкам надо на время поменять место жительства. Вовка пока поселил их у себя — у него квартира почти свободна. Точнее, поселил он Добрыню с мамой, но Бурик... то есть Саша, все равно там постоянно торчит. И слава Богу — нам так спокойнее.

— Ну, что сказать... — ответил отец Леонид. — Это безусловный подвиг. Дай Бог вам сил. Возможно, со временем я тоже смогу вам помочь — можно будет разместиться здесь, у меня.

Вовка вздохнул.

— Спасибо. Да с жильем-то как раз проблем нет. И Татьяна Владимировна все восприняла относительно спокойно, без истерик. Сложность в другом — дома их не удержать. А еще я совершенно не представляю себе, как вести себя с детьми такого возраста. О чем с ними говорить?

— Вов, да не грузись... Ох, простите, отец Леонид.

Батюшка понимающе улыбнулся — мол, не стесняйтесь.

— Так вот, — продолжил Стас. — Нужно просто быть самим собой. Слышал выражение "Старший среди равных"?

Вовка покачал головой.

— Ох, не знаю... Они же вопросы всякие задавать будут. Меня тут шестилетний племянник спросил: "Почему птичьи каки белого цвета?" Представляешь? Я так и не нашелся, что ответить.

— Так это же очень просто! — воскликнул отец Леонид. — Все дело в том, что это не только "каки", но, выражаясь по научному, еще и "писи". У птиц это как бы единая субстанция...

— Гм... — ответил Вовка. — Вообще-то я неважный орнитолог.

— Как раз это и не важно. Никогда не бойтесь сказать: "Не знаю". Дети — в сущности, те же взрослые, просто у них много еще впереди. А в душе каждого взрослого все равно сидит ребенок.

— "Куда подевался мальчик, которым я был?"

— А никуда! — сказал Стас. — Остался в тебе. Просто ты лет десять с ним не общался. Правда, отец Леонид?

— Совершенно справедливо, — он улыбнулся в бороду.

— Уж я-то знаю, — махнул рукой Стас. — Бреясь, я вижу в зеркале свою тридцатипятилетнюю физиономию. И вдруг иногда встречаюсь глазами с собой десятилетним. И тогда я всегда подмигиваю ему... Главное, не вздумай цитировать им Маршака и Агнию Барто. Возраст уже не тот. Общайся на равных.

— "Мы делили апельсин...", — начал вспоминать Вовка.

— Много наших полегло! — закончил за него отец Леонид.

Вся компания дружно расхохоталась.

— Что вы находите особо примечательным в ваших мальчишках? — спросил отец Леонид, когда взрыв веселья сошел на нет.

— Мы их пока мало знаем... — ответил Стас. — Есть некоторые странности. Например, когда они вместе, то обожают гулять у железной дороги. Мне пока трудно это объяснить, но это немного настораживает. Все-таки, у заброшенных рельсов, как ни крути, есть своя... мистика, что ли.

— На этот счет, мне кажется, волноваться не стоит. Ведь это только взрослые относятся к волшебству всерьез. А от сказок вреда не бывает. Здесь я готов воззвать к авторитету Джанни Родари. Он писал, что следующее чувство после шестого — это чувство Сказки.

— И вы с ним согласны? — спросил Вовка.

— Полностью! — ответил отец Леонид. — Только не следует путать Сказку и мистику — это совершенно разные направления. Одно время я преподавал Закон Божий в воскресной школе при весьма продвинутом приходе. Там мне удалось на практике убедиться и в этом, и в правоте многих мыслей отца Пафнутия.

— Например? — спросил Стас.

— Например, очень важно помнить, что ребенок не может "играть" в привычном понимании этого слова. Дети вообще никогда не "играют", они во все ВЕРЯТ, понимаете? И поэтому всегда ведут себя естественно в любых предлагаемых обстоятельствах. И обстоятельствам порой приходится с этим мириться.

— А еще они верят в Чудо, — сказал Вовка. — Как жаль, что это проходит с годами.

— Действительно жаль, — отозвался отец Леонид. — Люди часто забывают о том, насколько оно необходимо. А иногда просто привыкают и перестают замечать. В жизни есть три вещи, которым ни в коем случае нельзя позволять приедаться. Это Чудо, Любовь и Удача. Обычно они — как свежий воздух, живешь и не замечаешь. Пока не перекроют...