С обложкой все получилось довольно занятно. Художник запросил оригинальную репродукцию портрета человека за клавесином — фрагмент этой картины (такой же малоизвестной, как и музыка Виральдини) он предложил вписать в коллаж на обложку книги. Задача оказалась не из лёгких - ранее я встречал этот портрет и в интернете, где он был представлен в довольно больших количествах (при этом без должных комментариев), и в потёртом учебнике по истории живописи, и в изданиях Новосибирской картинной галереи... Никаких точных данных у меня не было - а ведь надо знать, что именно ты ищешь! Начатые мною поиски портрета успеха не возымели — будто изображение загадочного портрета старательно вымарали с разных сайтов. А учебник, как водится, куда-то делся. Пришлось, как всегда, что-нибудь придумывать. И я, кажется, придумал... Неимоверными усилиями, подменив информацию интуицией, я вычислил, что портрет этот кажется фигурировал в контексте "музея-усадьбы Останкино". Но в тот день портал www.museum.ru, на котором располагается сайт музея, почему-то не работал.

13 сентября в Москву, наконец-то, прокралось бабье лето. Появилась возможность оседлать велосипед. Приблизительно рассчитав маршрут, я двинулся на своем "боевом коне" в Останкино - решил воочию убедиться, что либо этот загадочный портрет действительно там, либо его там нет и никогда не было. Получилось километров двадцать в один конец по слегка пересеченной местности. Да, тяжело! Тем более что я все-таки рассчитал неправильно и уперся прямо в проходную... Останкинского пивзавода. Пришлось объезжать всю его могучую территорию. Но день был солнечным, даже жарким, а банка ледяного джин-тоника в руке помогала бороться с неудобствами извилистой и местами разбитой дороги.

Когда я добрался до усадьбы, полюбовавшись попутно на Телебашню вблизи (для меня это до сих пор — одно из самых грандиозных сооружений человечества плюс моя ровесница!), то был уже... хорош. В смысле здоровой усталости. Джин-тоник не при чем — я медленно пьянею. Достав из кармана заветное удостоверение члена Союза Краеведов России, я заявил курящей у входа служительнице, что мне срочно нужна консультация. Просто немедленно! Изящно стряхнув пепел, служительница безо всяких проволочек пропустила меня на территорию музея-усадьбы вместе с велосипедом - очевидно, каким-то подспудным искусствоведческим чутьём она уловила мою великую нужду посетить именно этот музей и именно сегодня. С благоговением я огляделся вокруг, наконец-то осозновая то, что, всё-таки, добрался...

Пара-тройка кругов по обычно закрытому для посетителей Шереметьевскому увеселительному парку среди античных статуй, стилизованных руин и элегантных беседок несколько вернули меня в норму, и, попросив служительницу присмотреть за велосипедом, я зашел под сень дворца. Один — день был будний, групп не ожидалось. Только Дворец, я и скучающие неприметные старушки по углам. Их даже не было видно...

Я впервые почувствовал, что, оказывается, от этих подлинных интерьеров, чудом сохраненных, исходит просто сумасшедшая энергия, которую никогда не ощутишь в групповой экскурсии. И вот иду я один в легком полумраке (после солнца), встречаясь глазами с дамами и господами со старинных портретов. Большинство из них смотрело дружелюбно. Некоторые — настороженно. Но были и такие, чей взгляд говорил: "Зачем ты пришел сюда? Тебе никогда не понять ни нашей жизни, ни наших чувств! Никогда не вдохнуть воздуха НАШЕГО ВРЕМЕНИ. Зачем ты здесь??". Мне нечего было им ответить, и я шел дальше.

Миновав просторный зал, где стояли изысканные античные скульптуры, тяжело вздохнув возле знаменитой композиции "Амуры борются за сердце" (на земле лежит живое трепещущее сердце, а рядом борются двое мальчишек лет пяти — с крылышками вроде куриных за спинами — один уже занес ногу, чтобы наступить на сердце и растоптать, а другой из последних сил отталкивает его и не дает этого сделать — кто же победит??), погладив грациозную мраморную козочку, привезенную из самой Помпеи ("Вы что себе позволяете, молодой человек! — раздалось откуда-то из-за древней лиловой портьеры. — Вас тут по две тысячи в неделю ходит, так каждый норовит ее за ухом почесать!"), я завернул в следующий зал, миновал Крепостной Театр (до сих пор так и не разобрался, как там функционируют Машина Дождя и Машина Грома), где чуть не споткнулся и не упал, залюбовавшись расписным потолком, и оказался в маленькой комнате - там была устроена импровизированная выставка, посвященная жизни крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой. И сразу, у входа, мой взгляд уперся в ТОТ САМЫЙ ПОРТРЕТ.

Парень лет 25-28 в напудренном парике, явно нехотя (и, судя по всему, рано утром) позирует возле небольшого клавесина. Я подошел ближе. Нашел табличку: "Неизвестный художник XVIII века. Портрет неизвестного музыканта (предположительно композитора Е.Фомина)". Изображенный на портрете был не таким, как в интернете. Нет, конечно, это был тот же самый портрет, но... один знающий человек как-то сказал мне, что, у Моны Лизы в Лувре очень злое лицо. Гораздо злее, чем на всех репродукциях. Здесь же лицо оказалось, наоборот, гораздо более добрым и открытым. Мы долго смотрели друг другу в глаза. Я не ощутил в них ни враждебности, ни насмешки, ни скептицизма... (не то, что у тех вельможных снобов в предыдущих залах!) Он смотрел так, будто мы... нет, не друзья, конечно, но дружба вот-вот может зародиться. Будто нужно для этого совсем немного — какое-то слово, жест или просто взгляд! "Просто взгляд..." — ухмыльнулся я сам себе. Если бы это было так просто!

Поманив пальцем консерваторского вида старушку, я попросил её пригласить консультанта по живописи. Что значит, она не здесь? Нет, ни в какой корпус дирекции я не пойду (кстати, а где это?) Хорошо, пойду. Если вы настаиваете... Но только вон с тем портретом в обнимку! Ах, на сигнализации... Ну, вот видите, какая незадача. В общем, я подожду. Что? Да, позвоните, конечно. Спасибо. Минуты через три подошла полная жизнерадостная дама, которая связно и доходчиво объяснила мне, что данный портрет в 80-е годы XVIII века принадлежал некоемому полковнику Лабунскому (тут у меня ёкнуло серде ("Ёк!" — говорит) — мой непосредственный начальник как раз носит славную фамилию Лабунский!), который предполагал, что на нем когда-то изобразили то ли крепостного композитора Е.И.Фомина, то ли какого-то заезжего итальянского клавесиниста. Правда, в середине XX века каким-то образом выяснилось, что Е.Фомин выглядел совсем не так. Последующие исследование нотных листов, что стоят на пюпитре нарисованного клавесина, ясности не добавили — это тоже оказалось совершенно неизвестным сочинением...

Я поблагодарил словоохотливую искусствоведку и незаметно подмигнул Неизвестному Музыканту — мол, еще увидимся, пусть, даже в другой ипостаси... Ты уж меня прости, что я тебя вот так... на обложку. Ладно? Мне показалось, что он почти не обиделся.

Пройдя короткой дорогой через бывшую графскую кухню, я оседлал велосипед и двинул прочь. Хорошо понимая, что оставил здесь, в Останкино, какую-то частичку своей души. А вот какую именно — до сих пор понять не могу...

Борис Тараканов
2003

Давай поедем в город
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно -
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.

Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
И все, что было зыбко,
Растрепано и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.

И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный, -
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних.

О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что порой напрасно
Давал страстям улечься!
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься...

Поездка в Екатеринбург поздней осенью 2002 года проходила под знаком этого известного стихотворения поэта Слуцкого.

Когда поезд тронулся, откуда-то из недр сумок появилась трехлитровая упаковка красного сухого вина. И первое "С поехалом!" как-то плавно переросло в то, что мы с Антоном оккупировали столик в вагоне-ресторане, заказали по какому-то бифштексу, еще вина, открыли ноутбук (конечно, это был эпатаж!) и ничтоже сумняшеся накатали аж три главы "Колеса в заброшенном парке"... Спать ушли с квадратными головами. И были счастливы!

Ночью по приезду мы поселились в гостинице "Большой Урал". Отсыпались до обеда, после чего я позвонил Владиславу Петровичу и хриплым голосом поинтересовался, когда, собственно, его можно навестить. Ответ был многообещающим: "Да хоть сейчас!". По дороге мы накупили парной свинины, специй, всякой всячины и приехали к нему домой. Антона я оставил общаться с Командором в рабочей комнате писателя, издавна называемой "Командорской Каютой", а сам оккупировал кухню, где быстренько приготовил свинину в коньяке под розовым соусом. Ее-то мы и умяли под неспешную содержательную беседу и, опять же, красное вино...

Трудно передать, как это здорово, сидеть напротив любимого писателя, к тому же своего большого друга, смотреть в его пронзительные синие глаза и читать в них понимание и радость от своего приезда... Хотелось сдобрить все это еще и каким-нибудь кулинарным изыском. И пусть это будет как пресловутый "плюс" после пятерки — все равно он необходим! Так что куриное филе в шампанском, приготовленное на скорую руку в качестве добавки, пришлось как нельзя более кстати.

На обратном в Москву пути выяснилось, что я забыл зарядить ноутбук. А из нас вдруг (ну, как всегда, совершенно некстати!) поперло вдохновение... Пошли на поклон к проводнице:

— Хозяюшка-а... А где у вас тут... это... ну... немножко двести двадцать?

— Вам побриться?

— Да! — вдохновенно соврал я.

— Нет! — честно ответил Антон. У него есть один непростительный, на мой взгляд, недостаток — он почти никогда не врет. Хотя, как недавно выяснилось, умеет не хуже меня.

Проводница посмотрела на нас по очереди как на идиотов, потом на ноутбук в моих руках и спросила:

— Писатели, что ли?

— Да! — честно ответил Антон.

— Ну-у... — усомнился я.

— Понятно. Значит так. Оба садитесь в дальний туалет

— Зачем?? — хором удивились мы.

— Не бойтесь, он чистый. А вагон новый. Там ничем не пахнет и есть розетка для бритв. Как наберем скорость более 40 км/ч, генератор честно даст вам ваши двести двадцать.

— А... если кто захочет... ну...

— Перехочет! В ближний сходит. Искусство требует жертв? Вот то-то же.

Ну, просто святая!

Около 3-х часов мы провели в вагонном сортире, в котором действительно ничем не пахло, примостившись на закрытом большой крышкой унитазе с ноутбуком на коленях и... бутылкой шампанского в умывальнике, из которой периодически отхлебывали "из ствола". Естественно, за здоровье "...нашего Петровича". Как итог — еще две главы и ощущение полной нереальности происходящего. Которое не покидает до сих пор...

Борис Тараканов
Ноябрь 2002 г.

– Ну, много... много написали... – трясёт папкой с рукописью, из неё при этом выпадает компакт-диск с музыкой Виральдини и вложенные листы рецензий. – Килограмма полтора точно будет. Молодцы. Скажите, сколько у вас там получилось сцен насилия?

– Практически нет, – гордо отвечаю я. Редактор заметно увядает.

– Ну хорошо... Это, в принципе, поправимо. А сколько у вас там сцен владения оружием?

– Э-э... видите ли... я сам в последний раз... только в армии... на стрельбах... из автомата Калашникова...

– Ну и как? – оживился редактор.

– Не знаю... Я, честно говоря, даже и не понял... Он, знаете ли, так грохочет... И ещё сбоку что-то всё время сыплется.

– Гильзы... – угрюмо роняет редактор, вновь увядая. – Ладно. А в постели у вас как?

– Лично у меня?? – искренне выкатываю глаза, ошарашенный вопросом. – Да... в общем, пока не жалуются...

– Нет, ну... – смущается. – Я имел ввиду в книге. В романе вашем.

– А-а... Да знаете, как-то... мы думали, что, всё-таки, дети тоже читать будут...

– О-хо-хо! – снова заметно оживляется. – Да вы знаете, какие сейчас дети!

– Да, у самого, видите ли, двое...

– Ну так тем более! В общем, пару-тройку внедрите чего-нибудь... – характерно трясет рукой в жесте "туда-сюда", – эдакого... Ну, вы меня поняли... – подмигивает. – А это, – показывает на рукопись, – оставьте, мы полистаем.

– Знаете, – говорю. – Пожалуй, ЭТО я вам оставлять не буду. А полистайте вон... хотя бы Ника Перумова... – показываю рукой на стол, где пёстрой грудой навалены книги. До свидания.

Открывает рот. Потом закрывает. В очках отражается идиотский рекламный плакат какого-то лопнувшего банка: "Делайте взносы!", висящий на стене позади меня. Я ухожу.

Борис Тараканов
2004

Кто был прототипом Бурика?

Антон Федоров: Прототипом Бурика был мой одноклассник - Саша Буркасов. Мы проучились вместе где-то класса до пятого, потом он перешел в другую школу. С тех пор (т.е. уже лет двадцать как) я его не видел. Хотя другой мой однокашник, прочитавший роман, написал мне, что недавно встречал его в нашем районе.
С Буркасовым мы никогда не были особо дружны. Просто он внешне идеально подходил под образ Бурика (кстати, в школе Буркасова действительно называли Буриком). А внутренне наш Бурик - совсем другой человек. Тут у него нет прототипов.
Дело было вот как.
Когда-то давно, когда Боря Тараканов еще только мыкался с изданием "Поезда-призрака", я, начитавшись Крапивина, написал зарисовку под названием "Секундомер". Подарив герою имя, прозвище и внешность своего однокашника, я надолго забыл о ней. И вспомнил много позже, когда стало зреть продолжение "Поезда". (А через какое-то время, неожиданно для самих авторов, выяснилось, что это не продолжение "Поезда", а вполне самостоятельная вещь). Но Бурик уже был Буриком - имя прижилось.
Ему нужен был товарищ, и им стал безымянный мальчишка из лифта. Помню, что имя Добрыня (уменьшит. от Доброслав) мы нашли в "Малой Домашней Энциклопедии", купленной за десять рублей в элетричке во время поездки на один из "исследовательских пикников" :)))))
В этой энциклопедии чего только не было - начиная с кулинарных рецептов и кончая толкованием снов. Был там и список русских имен с пояснениями. Открыв для себя, что Доброслав означает "славящий добро" мы сильно развеселились и вдруг поняли, что это-то нам и надо. А вот фамилия Добрыне как-то и не понадобилась.

Немного о взаимопроникновении пространств... Хотелось бы прогуляться по описанным вами местам (особенно где дамба)… Кстати, колесо и вправду есть? Или это тоже в параллельном пространстве? P.S. Приезжайте как-нибудь к нам в Тюмень!

Борис Тараканов, Антон Федоров (из кабачка "У Ашота"): Если вдруг соберетесь в Москву - милости просим. Но сразу должны предупредить: следует поторопиться. С местами, описанными в романе, происходит что-то странное. Практически сразу после написания был демонтирован заброшенный путь, идущищий мимо станции Покровского-Стрешнево и вместо земляники теперь там развороченная земля.
Убрали подмигивающий светофорчик, который заглядывал на территорию бывшего завода. Сняли даже рельсы в лесу (из сна Бурика). Уж кому они-то помешали, ума не приложим. Все это произошло совсем недавно - мы вовремя успели пройти в прошлом году с фотоаппаратом и сфотографировать описанные места (полная фотогалерея находится здесь).
Нотный магазин на Неглинке переехал на Тверской бульвар... Это из исторического дома Юргенсона, где он просуществовал 150 лет! И тяжелая дубовая дверь, неожиданно мягко закрывшаяся за Вовкой, давно заколочена...
С Колесом Обозрения случилось именно то, что описано в романе - если Вы дочитали книгу до конца, то не удивитесь, почему на сайте нет его фотографии.
(Дополнение 2005 года: переход, на котором сбили Безековича упразднен - теперь надземный, магазин Карты горел, поликлинику ЦБ перевели в другое место, на перекрестке миров убрали камни и положли асфальт. А фото колеса все-таки нашлись у добрых людей)
Все эти частности складываются в одну очень странную картину и наводят на невеселые размышления. И только одна идея может все объяснить и нас, авторов, как-то утешить: и Земляничный Путь, и Нотный Магазин, и Колесо, и многое другое очень скоро понадобятся там, в мире, описанном в романе. Ведь до событий, описанных в книге, осталось меньше года...
P.S. Привет, всем, читающим эти строки, от Наны (вернее, от ее прототипа - неподражаемой, зажигательной, знойной Карины)!

А как сложится судьба Анны Джирони? Надеюсь она кончит лучше чем Миледи...

Борис Тараканов, Антон Федоров: И не надейтесь ;)
Есть такая быль про музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко.
Ведущий оперного спектакля "Пиковая Дама" по внутрнней связи предупреждал артистов о предстоящих событиях на сцене:
- Елецкий, приготовиться.
- Внимание, выход графини через две минуты!
Для "криминальных" и хоровых эпизодов тоже были свои "фирменные" заготовки
- Герман, приготовиться. Бабушку мочить! (сцена убийства Графини)
- Хор, приготовились. Бабушку хоронить! (сцена бреда Германа, хор за сценой)
Все было бы хорошо, но однажды что-то случилось с громкой связью, и это "Бабушку мочить! - Бабушку хоронить" понеслось в зрительный зал... Театр рукоплескал!
Так вот, к чему мы - если руки дойдут до продолжения, есть очень большое желание "Бабушку мочить". А хоронить, возможно и не придется - природа у нее не та...

На сайте http://koleso.tarakanov.net я нашла несколько фотографий авторов в компании с ВПК и воспоминания о поездках к нему.Говорят,он лично благословил вас на роман,где главным героем будет никому неизвестный композитор.Это правда?Не могли бы вы рассказать об этом подробнее? Спасибо. Шаура

Борис Тараканов, Антон Федоров: Вы знаете, Шаура, трудно ответить на Ваш вопрос...
Во-первых, позвольте не согласиться, композитор Виральдини не главный герой романа. Один из главных, пожалуй... а самые главные герои в нем все же Бурик и Добрыня. Вот, даст Бог, будет продолжение, тогда главным героем будет Антонио Виральдини. Ведь очень интересна его дальнейшая судьба, и нам, авторам, в первую очередь. И что это за старец Антоний, до которого докопались Стас с Вовкой? какое он-то имеет отношение к нашим героям?
А во-вторых...
Конечно, не говорил нам Командор "Благословляю вас, дети мои.." (а жаль!!)
Просто очень редко, не чаще раза в год, мы вырываемся в Екатеринбург в гости к любимому писателю и Большому Другу. И в один из таких приездов родилась нахальная мысль показать черновики начатого романа Владиславу Петровичу. Это были, как я помню, еще очень сырые заготовки, без финала, с ремарками в тексте типа: "Дописать!", "А здесь будет кусок про Венецию", "Боря, ну это уж никуда не годится!", "На себя посмотри, собака бешеная. Б.Т." и пр. Владислав Петрович взял распечатку благосклонно, обещал "обязательно почитать".
Когда по возвращении в Москву мы звонили ему и благодарили за радушный прием, то робко поинтересовались - не начал ли Мастер читать рукопись. Оказалось, что не только начал, но уже и прочел!
"А что же нет финала? мне так хочется узнать, чем дело закончится..." - посетовал В.П. мы обещали исправиться. И вот только недавно обещание выполнили и выслали ему и Евгении Ивановне Стрерлиговой только вышедшие из печати, еще теплые, пахнущие типографской краской тома (впрочем, иллюстрации Стерлиговой это совсем-совсем другая история, сейчас не будем отвлекаться).
Далее Крапивин сделал множество очень дельных замечаний по тексту. Интересно, что замечания его никогда не носят директивный характер, он очень мягко советует, но советы эти необычайно ценны - небольшая правка может заставить текст заиграть совсем новыми гранями.
Поражает его память: он помнит в каких местах и какие именно замечания у него есть, зачитывает большие куски текста, а потом вдруг скажет: "...а вот тут я точно не помню, сейчас схожу в другую комнату, посмотрю как там у вас в рукописи..." и ты понимаешь, что до этого он все цитировал по памяти!
А в заключение Мастер сказал: "Обязательно допишите ваш роман! смотрите, не бросайте своих героев!".
Что мы и сделали.
Вот такое благословение...

... продолжение следует...